«Я сделаю Памятник Безымянному Учителю Начальных классов»: мама — о домашнем обучении
Психолог и мама Анастасия Рубцова живет в Чехии. Она рассказала, за что учителям нужно поставить памятник и почему ей не стыдно тратить лишь полтора часа в день на учебу дочки.
Все спрашивают друг друга, кто куда пойдет и что сделает, когда закончится карантин. Я вот точно знаю. Я куплю большущий букет пани учителке Мартине и пойду его вручать. А второй огромный букет — пани Зорке Гаеровой, воспитательнице продленки. И скажу им: «Вы... Без вас...» — и тут голос мой, возможно, прервется от долго сдерживаемых рыданий. Но они поймут.
И еще собственноручно сделаю Памятник Безымянному Учителю Начальных классов. Минималистичный. В виде большой дыры. Потому что. В день, когда объявили школьный карантин, я сразу поняла, что мир рухнул. Прямо вот услышала треск обломков. Наш прежний хрупкий мир держался на том, что Улясика забирала школа, продленка, кружки и секции. Даже при этом раскладе мне хронически не хватало времени.
В день объявления карантина я страшно пожалела, что не курю и не бухаю.
Никита, пытаясь торговаться с рухнувшим миром, неуверенно говорил:
— Ну ведь не может быть, чтобы у них была ОЧЕНЬ сложная программа! Ведь это все-таки начальная школа. Ну часа два в день будем мы тратить на эти уроки...
Вот под эти исполненные оптимизма слова мы и рухнули со свистом в бездну. Программа, конечно, несложная, если у тебя два высших образования (да и то!). Но. Если тебе нужно выполнить задание посредством кого-то, кто недавно научился делить и умножать, — это как рыть подкоп гвоздем. К тому же гвоздем, который извивается, ноет, заворачивается узлом и пытается тайком проползти в туалет с телефоном, чтобы там посмотреть ролик про куколок-пончиков. В этом случае 2 часа спокойно превращаются в 12. Довольно скоро обнажилась истина, старая как аз, буки и веди.
Истина состоит в том, что ребенок учится только с опорой на взрослого. Нет взрослого — и ребенок не учится. А письма с заданиями — это не взрослый. Опираться на них невозможно. И они точно не превращаются в голове Улясика в алгоритм «чо делать».
Письма от пани учителки приходили на мою почту. Они были довольно путаные, хотя и заметно было, что пани Мартина старалась. Превращение письма в алгоритм «чо делать» занимало 40 минут (поймать Улясика — заставить прочитать письмо — убедиться, что она ничего не поняла — заставить прочитать письмо еще раз — плюнуть на все и выдать алгоритм в готовом виде). 40 минут моего времени, нужного мне вы даже не представляете — как.
Бездна разрасталась. Алгоритм все равно не превращался в выполненное домашнее задание, пока кто-нибудь из нас не приходил и не начинал объяснять учебник на пальцах. И даже после двух-трех вдумчивых объяснений Улясик могла рассеянно и поощрительно сказать: «Что-то я не совсем понимаю, расскажите-ка еще раз».
Посреди вдумчивого рассказа про площадь квадрата Улясик могла коварно одним ударом cмешать все контексты и сказать: «Папа, а теперь я хочу есть». В рабочие тетради постоянно просачивались огрызки бутербродов, куски сыра, крошки от печенья и даже арбузные корки. Все смешалось и слиплось. Я — невзирая на вавилонское столпотворение — пыталась одной рукой готовить еду, второй отвечать на письма, третьей слушать вебинары по работе. Четвертая говорящая рука устало напоминала Улясику о существовании математики.
За завтраком, который сооружался на скорую руку из чего попало, мы пытались делать природоведение. За обедом мы опять пытались делать природоведение, потому что за завтраком дело не шло. Мы с Никитой пытались разделить предметы. Это породило недобрую конкуренцию. Каждый пытался поймать Улясика первым, усадить за свой предмет и быстро сбежать работать.
Я довольно быстро скатилась к запрещенным приемам — начала потихоньку подсовывать Улясику шпаргалку и говорить «просто перепиши красивыми буквами в тетрадь». Улясик послушно писала. К тому же я в принципе хорошо торгуюсь и не брезгую подкупом. К сожалению, меня несколько раз поймали на непотребном, и от схемы пришлось отказаться.
Между тем письма пани учителки Мартины становились все веселее и игривее. В них появились смайлики, шутки и вообще интонации отдохнувшего человека. «На этой неделе тебе понадобится циркуль, надеюсь, он у тебя есть, с ним очень весело!» — радостно щебетала она в письме. Пока я спала, циркуль соорудили из моих маникюрных щипчиков, грифеля от карандаша и медицинского пластыря. К сожалению, оказалось, что он рисует круг одного-единственного диаметра. Всегда. В этом кругу мы и мечемся день за днем. Сбежать из него некуда. Раньше, каюсь, я подозревала, что некоторые темы, особенно по математике, пани учителка объясняет недостаточно подробно. Теперь я — тот человек, который четыре раза рассказал, что такое деление с остатком, и на выходе 32, разделенное на 7, оказалось равно 28.
Тут мне стал ясен весь масштаб подвига пани учителки. Просто потому, что иногда ведь 32 делилось на 7 с каким-то другим результатом. Иногда ведь что-то ей удавалось объяснить так, чтобы они поняли. Все 24 человека.
В те первые недели мы еще верили, учебу Улясика можно как-то наладить и распараллелить с нашей работой. Сейчас карантину месяц, и я с уверенным оптимизмом говорю вам — ни фига.
Работать самому и одновременно быть учителем начальных классов — невозможно. В сутках все еще сиротские 24 часа. Это уравнение не имеет решения. Приходится выбирать — работа или учеба. Если расширить варианты решения, то — работа, учеба или психиатрическая клиника.
Мы с Никитой очень быстро выбрали работу — во-первых, мы ее любим. Во-вторых, за нее платят. Стыдно ли мне? Ни капельки. Довольно глупо жертвовать собственной работой ради чужой. И совсем глупо жертвовать тем, что поможет выживанию семьи в трудные времена, ради того, что выживанию не поможет вообще никак. Ради деления с остатком. Урокам осталось полтора часа в день в нашем расписании, и ни минутой больше. Все, что Улясик успевает понять, сделать и отправить за эти полтора часа — наше.
Кое-что отпало вообще, так получилось. Например, английский. Математика хромает. Зато расцвело обществознание — нам интересно рассказывать про доисторических людей, теории эволюции, государственное устройство Древней Греции, а Улясику слушать.
За эти недели у нас было много лекций по медицине. О мире микробов и значении витаминов. О судьбе феминизма в кризисные времена. О том, что такое «социальная дистанция», и — какая разная она в разных культурах. Об эпидемии чумы в Западной Европе и кругах кровообращения. О видах тревоги, зороастризме и почему-то буддийском календаре. Кроме того, Улясик научилась уверенно мыть полы. Готовить разные виды омлетов, бить посуду, собирать осколки, составлять список покупок на бумажке и резать салат. Где-то пара недель понадобилась ей на то, чтобы перестать заглядывать к нам с вопросами: «Что мне поесть?» и «Так скучно, чем бы мне заняться?»
Где-то на прошлой неделе мы с изумлением поняли, что на обломках прежнего мира неуверенно рождается новый, с другой орбитой. Он перестал вращаться вокруг Улясика, ее уроков, кружков и занятий.
В центр мира теперь помещены мы, взрослые работающие люди. И он работает лучше, чем прежний. И выглядит гораздо более логичным.
Мы все выросли в этом карантине. Но все-таки мне нравится мечтать о том дне, когда он кончится. И пани учителка соберет толпу Улясиков и пойдет объяснять им деление с остатком, а я прислонюсь к желтой школьной стене и не поверю, что все закончилось. И тогда уже посчитаю остаток. И раны.
(с) Анастасия Рубцова
